Обрученная с Розой - Страница 12

– Пресвятая Дева, но почему он не возвратится в свой Нейуортский замок? Его присутствие здесь словно нестерпимый укор. К тому же король не выносит его, а я вся трепещу.

Между бровями королевы пролегла скорбная складка. Она думала о том, что после турнира король вынужден был против своей воли осыпать былого соперника милостями, оказывать ему всяческое внимание, однако не мог побороть неприязни и держался с Майсгрейвом холодно и сухо. И хотя сэр Филип вел себя безукоризненно, во всем выражая покорность монарху, Эдуард ломал голову над тем, как под благовидным предлогом отделаться от первого рыцаря королевства.

Однажды после мессы, прямо в соборных вратах, он подозвал его и завел беседу о положении на границе с Шотландией, особенно интересуясь тем, хорошо ли укреплен Нейуорт-холл. Филип, помедлив, поднял на Эдуарда спокойный взгляд и невозмутимо произнес:

– Мой замок неприступен. Но если король приказывает, я оставлю двор и удалюсь в свои владения.

Эдуард опешил. Отдать подобный приказ Майсгрейву означало выказать ему опалу, а теперь, когда он первый рыцарь Англии и к тому же ничем себя не запятнал, это невозможно, ибо повредит славе самого Эдуарда и вызовет неудовольствие всего английского рыцарства. Оставалось, сжав зубы, терпеть подле себя бывшего соперника. Масла в огонь подливал и Глостер, который беспрерывно превозносил заслуги Филипа и оказывал ему непомерные почести.

Элизабет видела, как ловко горбун держит короля в постоянном напряжении. Она чувствовала, что Эдуард готов попрекать ее Майсгрейвом. Теперь ей все время приходилось быть настороже, чтобы не попасть впросак, не вызвать малейшего недовольства короля и не навредить Филипу. А тут еще эта бог весть откуда нахлынувшая тоска, эта возвратившаяся былая нежность…

Элизабет перевела дыхание и поудобнее устроилась в кресле. В камине шипели сосновые корневища. Королева глядела на роящиеся язычки огня, и в памяти ее вставали отблески совсем иного пламени.

Она вспомнила, как после большой охоты, из тех, что устраивал отец в их старом Вудвиль-холле, ночью вдруг занялся пожар, и они с няней Бриджит оказались отрезанными от выхода из своей спальни. Маленькая Элизабет и ее нянька забились в угол, задыхаясь от гари, и молились, решив, что настал их последний час.

Кругом уже все было объято пламенем, но вдруг из дыма возник подросток с вьющимися волосами и, перекинув Элизабет через плечо, понес по готовой рухнуть лестнице вниз. Визжащая нянька бежала следом, высоко подобрав длинные юбки. Вокруг рушились потолочные балки, тлели ступени, и от жара, казалось, лопается кожа.

Элизабет потеряла сознание, а когда пришла в себя, почувствовала, что ее овевает ночная прохлада. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на траве, а их сосед, рыцарь Джон Майсгрейв, подсунув ладонь под ее голову, смачивает ей губы холодным сидром. Вокруг толпились освещенные отблесками пожара люди. Кое-кто причитал. Ее отец, сэр Ричард Вудвиль, сидя рядом, плакал навзрыд, не стесняясь слез.

Приподняв голову, Элизабет взглянула на усевшегося поодаль на куче домашней утвари своего спасителя. Казалось, среди всеобщей сутолоки и паники этот мальчик один оставался спокоен. Он сидел, обхватив колени руками, и беспечно жевал соломинку. Ему было в ту пору тринадцать лет, ей – десять. Он был не по годам рослым и крепким подростком и не раз уже брал в руки оружие при набегах шотландцев, она же была всего лишь хрупкой маленькой девочкой, уже тогда столь обворожительной, что местные крестьяне почитали ее феей.

Элизабет давно знала Филипа, часто встречала его в церкви и на окрестных холмах, где он порой охотился с отцом. А теперь этот подросток спас ее от мучительной смерти.

События той ночи отчетливо врезались в память Элизабет. Она узнала, что ее мать и новорожденная сестренка сгорели в старой башне, так как крыша там сразу же рухнула и никого не удалось спасти. Погибли и другие люди, а сгоревших жилых и хозяйственных построек, амбаров и хлевов было не счесть.

Лето тогда выдалось на редкость сухое, и пламя распространялось с ураганной скоростью. В панике мало что успели спасти, и гордый Ричард Вудвиль, богатый нортумберлендский тан, с тоской взирал на груды обгоревших развалин – все, что осталось от его обширного поместья.

Потрясенный горем рыцарь плохо понимал, что происходит вокруг. Он будто оцепенел в отчаянии, а гости сэра Ричарда спешили покинуть дымящееся пепелище, проклиная столь печально окончившееся празднество. День начинался хмурый и ветреный, воздух был пропитан гарью. На развалинах копошилась челядь рыцаря, подбиравшая кое-что из уцелевшего, тут же толклись крестьяне из соседних деревень и какие-то подозрительные бродяги.

Единственным человеком, не потерявшим головы, оставался отец Филипа – сэр Джон Майсгрейв. Элизабет все время видела мелькавшую повсюду его крепкую рослую фигуру. Он отдавал распоряжения грузить на телеги спасенное имущество и отправлять его в другой дом Вудвилей – старый, почти нежилой Уорнклиф, – следил за тем, чтобы люди сэра Вудвиля отгоняли прочь охочих поживиться на пепелище, велел перегнать в ближайшее аббатство уцелевший скот рыцаря.

Решив, что старый Уорнклиф, расположенный в болотистой низине, станет не самым лучшим прибежищем для детей сэра Вудвиля, он отправил Элизабет, ее младших братьев и сестер в свой замок Нейуорт, а самому рыцарю дал совет какое-то время провести в стенах соседнего аббатства, успокоиться, а уж затем приступать к восстановлению разрушенного.

Так Элизабет оказалась в Нейуорте, или, как прозвали замок Майсгрейвов местные жители, в Гнезде Бурого Орла.