Обрученная с Розой - Страница 136

136

Ясно и так – вскоре пути их разойдутся. Уорвик просватает Анну за ровню, и тогда немало лиц пожелает удостовериться в пятнах крови на ее брачной простыне. И когда все откроется, она будет опозорена, наказана и проклята! Как же должна она будет возненавидеть его, Майсгрейва, и свою слабость в эту южную ночь!

Он осторожно высвободил занемевшую руку и бесшумно встал. Анна даже не пошевелилась. Торопливо одевшись, Филип вышел из комнаты. В зале было еще пусто, лишь хозяин с хозяйкой хлопотали у очага. На огне что-то булькало в горшках, и хозяйка помешивала деревянной ложкой в одном из них.

– Ранняя же вы пташка, сударь, – приветствовал его хозяин. – После вчерашнего веселья все спят как убитые.

Затягивая ремень, Филип спустился по лестнице.

– Велите седлать. Завтрак подайте в комнату.

Он вышел на улицу. Утро выдалось прекрасным. Небо сияло, и колокольный звон, казалось, несся из самой его глубины. Горожане распахивали окна, потягиваясь и зевая, выбирались на улицу. Слышалось мычание коров, щелканье пастушеского бича. Где-то истошно ревел осел.

Когда Филип вернулся, хозяйка с завтраком уже поднималась наверх. Спохватившись, он догнал ее и перехватил поднос.

– Прошу простить, сударыня. С этим я справлюсь сам.

На подносе дымилась плошка с бульоном, горкой лежали крутые яйца, салат и стоял кувшинчик с сидром. Осторожно приоткрыв дверь, рыцарь вошел в комнату.

Анна сидела на кровати, потягиваясь, как котенок. Филип замер. Она показалась ему чудом. Нежная кожа цвета сливок – гладкая, как фарфор, маленькая грудь, белая и округлая, словно чаша, вылепленная гончаром. Линии ее тела казались идеальными, длинные ноги были соблазнительны. Поднос задрожал у Филипа в руках. Анна глядела на него с улыбкой. Где же слезы и упреки? Она была прекрасна и чиста в своей любви, и лишь легкие тени у глаз и припухшие губы напоминали о безумной, нескончаемой ночи.

Филип поставил поднос на ларь у окна, подошел к Анне и укутал ее одеялом. Девушка положила руки ему на плечи.

– Фил, ты меня любишь?

Он смотрел на нее. Господь всемогущий, до чего же она беспечна! Неужели она не понимает, что над ними тяготеет страшный грех? В то же время его переполнило чувство облегчения и радости.

– Я хочу пить, – промолвила Анна.

Он подал ей сидр и, пока она пила, обхватив кувшин, сказал:

– Того, что произошло между нами, не должно было случиться…

Анна, оторвавшись от кувшина, зажала ему ладошкой рот.

– Святой отец всегда начинает утро с проповеди?

Он замолчал. Анна сердито взглянула на него, но, заметив его растерянность, улыбнулась. Филип готов был расплакаться, и этого чувства в себе он не понимал.

– Скажите, сэр Майсгрейв, зачем это вам понадобилось истязать себя и меня? Разве не сама судьба, послав столько испытаний, сохранила нас друг для друга? Разве наши души не соединились еще до того, как соединились тела?

Филип глядел на нее с восхищением. Он мог бы привести множество доводов рассудка, но не этого он хотел, не к этому стремился. Он коснулся ее руки, а затем притянул к себе.

– Я люблю тебя, Анна. Бог видит, как я люблю тебя!

Через несколько часов они наконец спустились вниз, и лица их были полны блаженства. Они сели в дальнем конце стола, с жадностью ели и улыбались друг другу, словно находясь в полном одиночестве.

Потом они отправились куда глаза глядят. Об отъезде и речи не было – Филип велел расседлать заждавшегося Кумира.

Они бродили по залитым горячим солнцем улицам и площадям Бордо. Город гудел, полный криков водоносов, уличных зазывал, точильщиков ножей. Улочки кишели народом, отовсюду неслось позвякивание бубенцов на осликах и вьючных мулах. Из трактиров, попадавшихся на каждом шагу, плыли запахи масла, специй, жареной рыбы и прокисшего вина. Через белокаменные ограды садов на улицу свешивались цветущие ветви миндаля и сирени. Стройные девушки с золотистой кожей сходились с кувшинами к фонтанам, где вода стекала из пастей каменных львов. Порой то одна, то другая оглядывалась, призывно улыбаясь, и тогда какой-нибудь смуглый кудрявый южанин, как завороженный, отправлялся следом за красоткой, заговаривал с ней, брал из ее рук кувшин.

Любовь не казалась запретным плодом в этом городе солнца. Юноши и девушки расхаживали по улицам, взявшись за руки, собирались на каменных ступенях домов, плясали под звуки бубнов и кастаньет. Многочисленные монахи здешних монастырей смотрели на это сквозь пальцы, а иногда можно было увидеть и молоденького аббата в надушенной шелковой рясе, неспешно прогуливающегося рука об руку с красавицей в высоком эннене. И если нарядная дама, облокотясь о перила балкона, с улыбкой выслушивала серенаду своего поклонника, в награду бросив к его ногам цветок, или рыцарь в бархатном камзоле и шляпе с длинным пером сажал к себе в седло хорошенькую девицу, никто не усматривал в этом ничего предосудительного.

Филип покупал Анне ломтики сушеной дыни, печенье с сыром, рогалики с изюмом, и она с аппетитом жевала, улыбаясь, а он сгорал от желания ее обнять.

Когда зазвонили к обедне, лицо Анны вдруг стало серьезным.

– Я давно не была в церкви. Мне нужно исповедоваться.

У Филипа дрогнуло сердце. Вот оно, пробил час раскаяния…

Они вошли в церковь Святого Реми, легкую и ажурную, с устремленной ввысь пятигранной колокольней. Ослепительное сияние дня сменилось в церкви прохладой и полумраком. Плавали тонкие завитки ладана, величественно гудел орган. Анна, оставив Филипа, пробралась почти к самому алтарю. Рыцарь видел ее издали. Это пение, эта ангельская музыка, вся эта атмосфера заставят Анну очнуться, опомниться, раскаяться. Он поднял глаза к церковному своду.

136